На дорожке недалеко от дома расцвела акация. Я изменила свою обычную траекторию, чтобы проезжать под ней. Пряный запах, один из самых приятных запахов, которые я знаю вообще. Я пью золотой Beck's и слушаю две песни, которые отыскала после стольких лет забвения. Церковные. В те похожие друг на друга лета точно так же пряно благоухала акация на улицах, нос щекотало от мелкой южной дорожной пыли, а в ушах стояли простые и незамысловатые напевы, полировавшие сердце бархатным звучанием. Сколько бы не тянулась я тогда к протестующей, бунтарской, визжащей музыке подростков, именно эти мелодии сами срывались с губ упрощенным мотивом, когда я руки были заняты работой, а голова - неспешными мыслями и грезами.
Сегодня я путешествую в прошлое. Там все те люди, имена которых я забыла. Там морской соленый воздух. Там отбой и вечерние оладьи с медом в столовой. Там костер и многозначительное молчание. Там Женя, бесстрашная, залихватская, свойская и всегда смеющаяся дикарка-Женя, которая при мне плакала. Плакала, раненая какими-то надменными словами твоей соседки по комнате. То была представительная женщина. Полноватая, но державшаяся прямо как графиня. Чаще всего она рассказывала о годах, прожитых в Индии. И ее рассказы рождали в моем воображении картины из книг Киплинга, и женщина эта казалась вышедшей из девятнадцатого века английской леди. Она и держалась надменно, как подобает. Женя родилась и выросла в маленькой украинской деревне. С первого взгляда все принимали ее за коренастого парня. У нее были черные жесткие и очень короткие волосы, крепкие руки, короткие мощные ноги в ссадинах на икрах. Она казалась воплощением силы, здоровья и непоколебимой жизнерадостности и жизнелюбия. У нее было то ли пять, то ли шесть братьев и сестер. Кто знает, что наговорила ей та женщина? Тогда для меня это было прикосновением к чему-то сокровенному, к тонкой и нежной ткани души. Открытые стальные двери крепости. Всего на полчаса. Неумелые слова утешения, рука на плече, семь лет разницы. И снова смех. Снова все в порядке. Снова Женя по-братски хватает за шиворот какого-то шалопая, чтобы со смехом отпустить. Все хорошо. Еще неделя впереди. Я вспоминаю Женю чаще, чем можно было бы вспоминать случайного знакомого. Ее любили все. Быть может отчасти еще и из-за того, что она играла на гитаре для наших песен. Добрая, чистая и светлая душа, центр внимания для нас всех, покровитель и равный нам. Что с тобой стало сейчас? Это сейчас мне стали ясны причины твоих коротких волос и увлечения футболом. Но тогда ты была просто тем, кем была и все принимали это как должное и совершенно естественное явление.
Дорис в белом чепчике у моей кровати. Но это воспоминание старше на год.
Тепло, густой воздух, цикады. Небо, небо, небо. Звездное девственное небо.
Сегодня только эти четыре в сумме недели.
Как же звали тебя, хрупкая, некрасивая, похожая на мышку? Ты умела плести браслетики из черных и белых нитей и все хотели получить их от тебя. Тебе было, кажется, девятнадцать тогда. Ты, кажется была замужем. А может и нет.
Память не сохранила ни одного лица, ни одного имени из тех, кого я тогда называла своими друзьями. Остались лишь те, кто не имел ко мне почти никакого отношения. Я тянулась к вам тогда, как тянутся к звездам и не смела приблизиться. Только взгляд со стороны. Только попытки занять место поближе.
И когда мы плыли на теплоходе по лазурным волнам ильичевского Черного моря я заметила и поразилась, что пальцы на левой руке Жени были намного тоньше и изящнее пальцев на правой. Казалось, они принадлежали разным людям.
И та песня, которая наполняла трепетом. Где же он сейчас? Где тот трепет? Где закрытые глаза и просветленные лица?
Прошлое. Прошлое звучит из колонок, прошлое сглаживается, предстает отполированным и насыщенным. Прошлое рождает напряжение в грудной клетке и ком в горле. Реальное и эфемерное одновременно.